svnthronin (![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png)
svnthronin) wrote2019-03-17 08:43 pm
svnthronin) wrote2019-03-17 08:43 pm
Entry tags:
Юрский
...если говорить о том, что я знаю и чему посвятил жизнь, – о театре, то сегодня он во многом сам себя предал. Он стал угодливым, желающим нравиться, обслуживать. «Всем приятен, всем приятель». Одним словом, театр стал удобен. Отсюда и драматургия сегодняшняя – либо снобистская, либо чисто литературная. Театр развратил зрителя. Он стал пошлым. Все больше и больше он превращается в шоу. А шоу и драматический спектакль живут по принципиально разным законам. Шоу объединяет зрителей в безудержном ржании, зачастую эксплуатируя самые низменные человеческие качества. Театр, спектакль заставляют человека думать, оставляя его один на один с собой, с собственной душой, со своей совестью. Понятно, что театроведение и театральная критика разлюбили театр, и журналистов сегодня интересует «грязное белье» театральных деятелей, а не сам театр. Талантов не стало меньше, но актер сегодня абсолютно зависим не от автора и режиссера, а от спонсора и продюсера. К слову сказать, нынешний театр там, где он еще остался театром, вдалеке от столиц, сегодня подвергается гонениям оттуда, откуда этого можно было ожидать меньше всего. Я имею в виду деятельность так называемых «православных активистов», которые никакого отношения ни церкви, ни к православию не имеют.
...
Сейчас для меня наступил период молчания. И такое уже было. Когда-то я случайно предугадал такой период. Это было в 1977 году, и я написал об этом в своей первой книге «Кто держит паузу». Все шестидесятые годы я был очень востребован – и в театре, и в кино, и на эстраде, и на телевидении. И вовсе не потому, что какие-то люди были ко мне благосклонны или у меня был блат. Ничего подобного, скорее наоборот. Я был популярен вопреки. И вопреки оказался героем своего времени. Роли в театре и кино как бы сами находили меня. Это был бунтующий герой, как мальчик из пьесы В. Розова «В поисках радости». Или как тот же Чацкий. Но грянул 1968 год, в августе которого я случайно оказался в Праге... Я хорошо помню, что после Праги принципиально изменился и мой герой. Он перестал быть бунтующим, он стал терпящим. Очень трудно выходил спектакль «Цена» Артура Миллера. Но он вышел, и мой герой Виктор Франк стал для меня прообразом нового человека. Весь спектакль он держит оборону, причем без надежды ее удержать. Как бы защищая осажденный город, в котором обороняющиеся прекрасно понимают, что его придется сдать, но все равно обороняют его до конца... Кстати, я всегда был счастлив, играя Мольера. А спектакль ведь прошел сто семь раз! Это была не только борьба с церковью, борьба с королем, борьба с цензурой. Все это было как бы само собой. Главное – в другом. Пока я человек, и пока у меня есть творческий потенциал, я смогу держать оборону. Как только потенциал уходит – наступает смерть. Все, что происходит сегодня у нас в стране, по ощущению сильно напоминает мне то, что происходило со мной тогда, в период моего первого молчания. Поэтому я и сейчас тяготею к молчанию.
...
Для меня это был последний театральной запрет советской власти. Но, к сожалению, наступило время, когда театр переставал быть одним из столпов духовной жизни. Что произошло в Москве за эти сорок лет моей жизни в ней? Сохранив зрителя, я совершенно потерял интерес разговаривать со зрителем, или с критикой, или с журналистами после спектакля. Я общаюсь с ними только на спектакле. Театральное сообщество, Союз театральных деятелей, Всероссийское театральное общество еще совсем недавно были организациями творческими. Не любование друг другом, а взаимовозбуждение взаимоинтереса. Все это исчезло, ушло.
...
Может, Сталин был впитывателем того, чего от него ждали? Сталинизм имеет очень серьезные корни. Только на страх народа ссылаться нельзя. Как ни горько это сознавать, но была еще и выгода. Как легко снять всю ответственность с себя, периодически крича: «Ура! Он снова будет прав!» Ужасно то, что сталинизм не кончился со смертью Сталина, и сегодня он возрождается.
...
по-настоящему меня огорчает другое. Меня огорчают мои сегодняшние взаимоотношения с моим кругом. В смысле вообще с моей страной, которую я всегда ощущал целиком. Я никогда не боялся выходить к зрителю, где бы это ни происходило – в Калининграде или Владивостоке, на Таймыре или в Кушке. Я был спокоен на подмостках любого театра мира, зная, что в зале сидят русскоговорящие люди. Я нигде никогда никого не боялся. Буквально с первых же секунд с любым залом у меня налаживались взаимоотношения. Сейчас это куда-то уходит, если не ушло вообще. Моего опыта достаточно, чтобы отличать абсолютный успех от простого творческого контакта.
отсюда - https://philologist.livejournal.com/10809403.html
...
Сейчас для меня наступил период молчания. И такое уже было. Когда-то я случайно предугадал такой период. Это было в 1977 году, и я написал об этом в своей первой книге «Кто держит паузу». Все шестидесятые годы я был очень востребован – и в театре, и в кино, и на эстраде, и на телевидении. И вовсе не потому, что какие-то люди были ко мне благосклонны или у меня был блат. Ничего подобного, скорее наоборот. Я был популярен вопреки. И вопреки оказался героем своего времени. Роли в театре и кино как бы сами находили меня. Это был бунтующий герой, как мальчик из пьесы В. Розова «В поисках радости». Или как тот же Чацкий. Но грянул 1968 год, в августе которого я случайно оказался в Праге... Я хорошо помню, что после Праги принципиально изменился и мой герой. Он перестал быть бунтующим, он стал терпящим. Очень трудно выходил спектакль «Цена» Артура Миллера. Но он вышел, и мой герой Виктор Франк стал для меня прообразом нового человека. Весь спектакль он держит оборону, причем без надежды ее удержать. Как бы защищая осажденный город, в котором обороняющиеся прекрасно понимают, что его придется сдать, но все равно обороняют его до конца... Кстати, я всегда был счастлив, играя Мольера. А спектакль ведь прошел сто семь раз! Это была не только борьба с церковью, борьба с королем, борьба с цензурой. Все это было как бы само собой. Главное – в другом. Пока я человек, и пока у меня есть творческий потенциал, я смогу держать оборону. Как только потенциал уходит – наступает смерть. Все, что происходит сегодня у нас в стране, по ощущению сильно напоминает мне то, что происходило со мной тогда, в период моего первого молчания. Поэтому я и сейчас тяготею к молчанию.
...
Для меня это был последний театральной запрет советской власти. Но, к сожалению, наступило время, когда театр переставал быть одним из столпов духовной жизни. Что произошло в Москве за эти сорок лет моей жизни в ней? Сохранив зрителя, я совершенно потерял интерес разговаривать со зрителем, или с критикой, или с журналистами после спектакля. Я общаюсь с ними только на спектакле. Театральное сообщество, Союз театральных деятелей, Всероссийское театральное общество еще совсем недавно были организациями творческими. Не любование друг другом, а взаимовозбуждение взаимоинтереса. Все это исчезло, ушло.
...
Может, Сталин был впитывателем того, чего от него ждали? Сталинизм имеет очень серьезные корни. Только на страх народа ссылаться нельзя. Как ни горько это сознавать, но была еще и выгода. Как легко снять всю ответственность с себя, периодически крича: «Ура! Он снова будет прав!» Ужасно то, что сталинизм не кончился со смертью Сталина, и сегодня он возрождается.
...
по-настоящему меня огорчает другое. Меня огорчают мои сегодняшние взаимоотношения с моим кругом. В смысле вообще с моей страной, которую я всегда ощущал целиком. Я никогда не боялся выходить к зрителю, где бы это ни происходило – в Калининграде или Владивостоке, на Таймыре или в Кушке. Я был спокоен на подмостках любого театра мира, зная, что в зале сидят русскоговорящие люди. Я нигде никогда никого не боялся. Буквально с первых же секунд с любым залом у меня налаживались взаимоотношения. Сейчас это куда-то уходит, если не ушло вообще. Моего опыта достаточно, чтобы отличать абсолютный успех от простого творческого контакта.
отсюда - https://philologist.livejournal.com/10809403.html