svnthronin (![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png)
svnthronin) wrote2020-04-11 06:12 pm
svnthronin) wrote2020-04-11 06:12 pm
Entry tags:
Вот как у нас
Пишет РБК:
Все результаты тестов на коронавирусную инфекцию COVID-19 должны быть оцифрованы и внесены в единую информационную систему. Об этом при посещении лаборатории НИИ скорой помощи им. Склифосовского заявил мэр Москвы Сергей Собянин, передает ТАСС.
Собянин уточнил, что это касается и частных лабораторий. «Если они не будут это делать, значит, они будут отключены от этой работы», — добавил он.
По словам мэра, в Москве ежедневно делается около 18 тыс. тестов. Сначала тестирование проводили лаборатории Роспотребнадзора — порядка 3 тыс. тестов в день, затем к этой работе подключили городские, федеральные и частные лаборатории, рассказал он.
...
Премьер Михаил Мишустин разрешил частным лабораториям проводить тесты на коронавирус с 8 апреля. К тестированию присоединились «Гемотест» и «Хеликс», которые оказывают платные услуги. Запустить тестирование на коронавирус также собиралась компания «Инвитро», но позже отказалась от этой идеи.
По словам главного внештатного пульмонолога Минздрава Сергея Авдеева, около 30% существующих ПЦР-тестов для выявления коронавирусной инфекции могут дать ложный результат. Самым точным методом диагностики и выявления коронавируса он назвал компьютерную томографию. О том, что тесты на коронавирусную инфекцию не всегда выявляют COVID-19 и дают ложноотрицательный результат, также сообщила заммэра Анастасия Ракова. Власти Москвы решили переоборудовать для пациентов с подозрением на вирус 40 поликлиник, в которых есть КТ.
Ужасы в реанимации:
– Как вы оцениваете готовность и вашего госпиталя, и города в целом к эпидемии коронавируса?
– Койки освободили от плановых больных, это хорошо, но защитных средств нет и, судя по всему, не будет. Самые ответственные учреждения занимаются подготовкой суррогатных средств защиты. Врачам скорой, когда они едут к подозрительным больным, выдают средства защиты, а остальным нет. А подозрительным считается только случай пневмонии и контакта с человеком, приехавшим из-за границы, но ясно, что когда внутри страны заражения идут полным ходом, этот критерий уже не работает. Это просто бюрократическая отговорка, чтобы не выдавать средства защиты. Сейчас подозрительными надо считать любые симптомы ОРВИ и пневмонии, любое ОРЗ. И откуда человек знает, что кассир в магазине не выезжала две недели назад заграницу или не контактировала с приехавшим оттуда? Да, больницы готовятся к наплыву больных, но в них до сих пор нет зонирования, это я вижу по своему госпиталю. У нас специализированный центр, в том числе по легочным патологиям, так что и пациенты с коронавирусом до нас рано или поздно доберутся. Мало подготовить койку, надо еще развести потоки пациентов, чтобы все не перезаражались. Потому что если привезут человека с обычной пневмонией, а он подхватит еще COVID-19, то это практически верная смерть.
– Что изменилось в вашей работе в условиях пандемии?
– Нам ничего толком не говорят, но все время пугают, что если обнаружится коронавирус, мы вас всех запрем, никого выпускать не будем. С больницей Святого Георгия этот фокус уже провернули, теперь угрожают нам – так что сотрудники понесли на работу носки, трусы, зубные щетки. Где спать, непонятно, как организовать работу в новых условиях – тоже непонятно, нас никто этому не обучает. Единственное, что сделал Минздрав, это на сайте Непрерывного медицинского обучения выложил курс, очень поверхностный и с ошибками. В этот сайт вбухали миллионы, но он тут же лег на пять дней – такое качество. Но нас не учат самому главному – безопасности в госпиталях. Ведь большое поступление инфекционных больных требует перестройки всего госпиталя: там выделяется зона инфицированная, полуинфицированная и относительно свободная от инфекции. В каждой зоне работает свой персонал, не пересекающийся с другими, зоны пересечения разграничиваются, чтобы не произошло, как в Италии и как сейчас происходит у нас: врачи заразились, потом заразили пациентов – и пошло-поехало. Защитных костюмов у нас нет. Нам об этом не говорят, но это понятно. И не будет. То, что в Нью-Йорке доктора ходят в пакетах для мусора, это вполне логично. Но у нас непонятно, предпринимаются ли попытки изготовить суррогаты костюмов, тем более этот вирус не настолько заразен, как чума, и противочумный костюм не нужен, нужен просто физический барьер между персоналом и пациентом. Тут у нас полная неразбериха.
...
И смотрите, как все запуганы, только в Покровской больнице осмелились сказать, что у них нет средств защиты. Но давайте скажем честно, что у нас отделения реанимации и в обычной обстановке систематически перегружены в два, три, четыре раза. А некоторые и в 10. Зайдите в любую крупную, тысячную больницу и посмотрите, сколько в реанимации пациентов и сколько персонала с ним работает, там разительное несовпадение с нормами. Люди реально работают за десятерых и получают одну зарплату. Это даже не та оптимизация, которую проводит правительство, это то, что происходит на местах: адские условия и нищета, и в течение 10 лет добились того, что доктора вынуждены так работать. Естественно, так работать невозможно. Положа руку на сердце, можно сказать, что в городских стационарах происходит принудительная эвтаназия. Уже сейчас аппаратов ИВЛ не всем хватает, уже сейчас людей принудительно отключают, то есть умерщвляют.
– А как же это оформляется?
– Это правильный вопрос. Главное орудие врача – перо. Оформляется это так, как будто пациент просто умер. Проведены все реанимационные мероприятия, они не помогли. А на самом деле его просто отключили от аппарата ИВЛ. И это постоянная практика. Я уже не говорю о том количестве ошибок, которые все время происходят: врач не может в реанимации работать за десятерых, это физически невозможно. Люди начинают спиваться, профессия деградировала. Так что страшилки про пьяных врачей и про то, что пациент проснулся во время наркоза, – это, увы, часто правда. Потому что в любой тысячной больнице, когда привозят экстренного больного, допустим, с перитонитом, анестезиолога-реаниматолога, скорее всего, рядом нет, наркоз дает медсестра. Она, конечно, опытная, но она медсестра, она не врач. А врач в это время бежит в реанимацию, потом в шоковый зал, куда ввозят маршрутку с переплетенными телами. Поэтому я стараюсь выбирать места работы, где бы я с такими ситуациями не сталкивался. И один из главных принципов – чтобы коллектив не пил. Вот в ведомственных больничках, таких как моя, или в институтах – там оазисы, там хоть что-то соблюдается, у нас, например, штат почти полностью укомплектован. Уровень врачей упал, набирают таких, чтобы платить по минимуму, и они будут сидеть тихо. А в больших больницах творится ужас безо всякой эпидемии коронавируса.
...
Медицинская сортировка применяется в условиях войны, эпидемий и других катастроф, когда медицинская система не поспевает за количеством пациентов, нуждающихся в помощи. А у нас она идет уже с 90-х годов: мы вынуждены выбирать, кого мы в эти сутки будем спасать.
– Может, поэтому мы иногда слышим о смертях молодых и крепких людей от вроде бы не смертельных заболеваний?
– Да. Мой коллега ушел работать в большую больницу: знакомый хирург открыл отделение специализированных операций и как хорошего реаниматолога позвал его с собой. Иногда, когда у него не было плановых операций, его привлекали на экстренные. И он долго смущался – вот аппарат ИВЛ, в котором мех должен ходить равномерно, вдох-выдох, а он ходит каким-то баяном. Потом стал замечать, что пациенты на этом аппарате как-то странно себя ведут – у них давление растет, сердечный ритм нарушается. Он открыл журнал экстренных операций, посмотрел – а там почему-то очень высокая смертность, неадекватная тяжести заболеваний. А все очень просто оказалось – на этом аппарате ИВЛ пациенты не дышали. И ни один врач этого не заметил. И неизвестно, сколько это продолжалось. На этот аппарат поступали больные с тем же аппендицитом. Полувдох-полувыдох – молодой еще выживет, а больной постарше и с сопутствующими заболеваниями – нет. То есть испорченный аппарат просто отправлял всех в Вальхаллу ("чертог мертвых" в германо-скандинавской мифологии. – СР). Руководство все это совершенно не интересует, пока это не станет угрозой для их дохода, их карьеры.
– А есть какой-то выход?
– Выход начала искать прокуратура. С одной стороны, охота на врачей – это безумие, ни следователи, ни прокуроры не понимают, в чем дело, я сам иногда прирабатываю экспертизой для всяких судебных дел и знаю, что даже судебные эксперты не понимают, что делается в реанимации. А там бумажки не соответствуют тому, что происходило, – от слова вообще. В российской медицине пропал контроль качества. Этим должна заниматься система ОМС, но они в медицине ничего не смыслят, они придираются к запятым в истории болезни, а выжил пациент или умер, их не волнует. Им важно к чему-то придраться и штрафануть, и, как правило, сумма штрафа заранее оговорена между руководством больницы и фондом ОМС. Они пилят деньги, пациент их не интересует – поэтому мы и не знаем, в какой страховой компании мы зарегистрированы, кто наш страховой агент. Агенты ДМС чуть больше заинтересованы в пациенте, но тоже не очень. А патологоанатомы в 90-х годах вымерли как инстанция, независимых больше нет. Все эти клинические комиссии – это суд над проституткой в советское время – вроде суд, а вроде театральное представление. Кого-то поругали – как правило, не того, никаких выводов не сделали. Недавно была в одной больничке страшная смерть 30-летней пациентки от аппендицита, там была неверная тактика, классическая ошибка клинического анестезиолога. У пациентки было ожирение, поэтому не смогли трубку в горло вставить, но ожирение – это еще не смертный приговор. И какой же был вывод? Не о том, что надо новый инструментарий осваивать и иметь на рабочем месте, а о том, что в истории болезни о нем не надо даже заикаться. Официальный вывод – хороните тихо. Никакого контроля качества нет, никакого профсоюзного движения нет – и все начинает разваливаться.
...
– Но есть же все-таки профсоюзы – "Альянс врачей", "Действие"…
– А что они изменили? Да, мой знакомый из Института экспериментальной медицины был заместителем председателя профсоюза – так его уволили через Москву с формулировкой, что он социально опасен. Он пытался привести деятельность клиники в соответствие со стандартами современной медицины. А вообще у руководителей больших стационаров огромные деньги, и они всех покупают. А в случае конфликта с сотрудником – что, у сотрудника есть деньги на адвоката? Нет. К журналистам пойти – он спрашивает: "А вам приходилось отключать пациента от аппарата ИВЛ?" – "Да, приходилось". Но это убийство – и тебя посадят за твои же слова. А что делать, когда у тебя несколько тяжелых пациентов, а аппарат один? Или лекарство заканчивается? Или когда пациент очень тяжелый, он лежит 5, 10 дней? Да, вытащить его реально – но не в условиях российской медицины, когда фонд ОМС тебе платит на его лечение 14 рублей в день. То есть фактически его лечение начинает вычитаться из твоей зарплаты. Потому что у нас есть тарифы ОМС, и каждый человек имеет свою цену, и вот она заканчивается, и доплачивать никто не будет. И чем дольше лежат такие пациенты, тем больше их лечение удорожается – надо менять антибиотики на более современные, а они очень дорогие, все может вылиться в десятки тысяч долларов. Или внутривенное питание, которое тоже стоит сумасшедших денег, и ничего этого нет. От такого пациента уже все устали, вытянуть его нереально, поэтому решают его отключить.
– А кто решает?
– Дежурный врач или заведующий. То есть его можно вытащить – но нет ни сил, ни средств.
– Но еще несколько аппаратов ИВЛ на отделение могли бы улучшить ситуацию?
– Не совсем. Аппарат – это машина. Вот сейчас богатые купили себе аппараты ИВЛ – замечательно, а врача где ты найдешь, а лабораторию? Аппарат не спасает, спасает врач, а если врач вместо шести пациентов обслуживает 26 и еще две операционные и шоковый зал, он не способен спасти всех. И происходит медицинская сортировка, выделяются пациенты, которых он может спасти, а у всех остальных пишутся истории болезни. К некоторым пациентам врач даже может не подойти – физически не успеть.
...
За десятилетия унижений было выращено рабское поколение врачей, которые спокойно переносят необходимость работать в условиях сумасшедших перегрузок. Да они еще остаются после работы и заполняют документы, и два часа сидят, и три часа, и пять. Это регулярная ситуация для городских больниц, и это время вообще никак не оплачивается. Поэтому все привыкли сидеть, молчать и бояться.
– А если возмутиться коллективно?
– Сначала пойдут на уступки, а потом все равно всех выдавят, эта практика известна. Да никогда и не выступит весь коллектив одновременно – забоятся. Я в свое время пытался создать подобие профсоюза в своей больнице, так на словах все согласны – да, как же мы плохо живем, а потом – ой, нет, могут быть неприятности.
– Вот вы говорите о таких маленьких зарплатах – а откуда же берутся отчеты о больших средних зарплатах врачей?
– За счет окладов главврача, его заместителей и бухгалтерии. Это такая иерархическая система, как во всем нашем государстве. Они воруют в сумасшедшем количестве – на смертях.
У нас самые дорогие в мире томографы и аппараты ИВЛ, они продаются у нас дороже, чем в Европе, а почему? Откаты. Все премии распределяются по решению руководства. Внутренние коллективные премиальные договоры составляются не коллективами, коллектив подписывает листочек. А что в нем написано, никто не знает, потому что большая часть денег уходит начальству. И оно за эти деньги убить готово. Но проще уволить.
– Объясните такую вещь: в Петербурге несколько больниц перепрофилировали на коронавирус, и вот, одна за другой они закрываются на карантин из-за того, что там обнаружен коронавирус, – как это может быть?
– Потому что средств защиты нет, и там, очевидно, все перезаражались, логично их закрыть, продержать 14 дней и решить, что мы сделали все что могли – прервали инфекционную цепочку, и больница снова может работать. Но если внутри больницы пошло заражение, все должны тестироваться, а этого нет. Не будем забывать и о той проблеме, что есть куча паленых тестов, их же где покупают? На государственных аукционах, а там что? Откаты. А некоторые еще и рады будут – тесты отрицательные, значит для отчета – у людей простая пневмония, а не коронавирусная. И еще потому что организаторы криворукие. Потому что руководители медицинских учреждений десятилетиями подбирались не по принципу организаторских способностей и клинического мышления, а потому что они редкие селекционированные сволочи, всех подсидели и выжили. Сейчас они просто в шоке от того, что происходит, я вижу по своему руководству, и единственная мысль – как бы не лишиться своего места.
...
– Чего боится?
– Ответственности. Чего боится Путин, когда не объявляет чрезвычайное положение? Ответственности – он скидывает ее на губернаторов, губернаторы – на комитеты по здравоохранению, комитеты – на главврачей, главврачи – на заведующих. И все боятся, что окажутся крайними, поэтому все сидят и молчат, авось пронесет. Ну, комитет, правда, каждый день закидывает нас новыми приказами, вот совместительства отменили, замечательно – а где врачей-то возьмете? Их физически нет, вы их ликвидировали.
Взято отсюда - https://www.severreal.org/a/30543094.html
Все результаты тестов на коронавирусную инфекцию COVID-19 должны быть оцифрованы и внесены в единую информационную систему. Об этом при посещении лаборатории НИИ скорой помощи им. Склифосовского заявил мэр Москвы Сергей Собянин, передает ТАСС.
Собянин уточнил, что это касается и частных лабораторий. «Если они не будут это делать, значит, они будут отключены от этой работы», — добавил он.
По словам мэра, в Москве ежедневно делается около 18 тыс. тестов. Сначала тестирование проводили лаборатории Роспотребнадзора — порядка 3 тыс. тестов в день, затем к этой работе подключили городские, федеральные и частные лаборатории, рассказал он.
...
Премьер Михаил Мишустин разрешил частным лабораториям проводить тесты на коронавирус с 8 апреля. К тестированию присоединились «Гемотест» и «Хеликс», которые оказывают платные услуги. Запустить тестирование на коронавирус также собиралась компания «Инвитро», но позже отказалась от этой идеи.
По словам главного внештатного пульмонолога Минздрава Сергея Авдеева, около 30% существующих ПЦР-тестов для выявления коронавирусной инфекции могут дать ложный результат. Самым точным методом диагностики и выявления коронавируса он назвал компьютерную томографию. О том, что тесты на коронавирусную инфекцию не всегда выявляют COVID-19 и дают ложноотрицательный результат, также сообщила заммэра Анастасия Ракова. Власти Москвы решили переоборудовать для пациентов с подозрением на вирус 40 поликлиник, в которых есть КТ.
Ужасы в реанимации:
– Как вы оцениваете готовность и вашего госпиталя, и города в целом к эпидемии коронавируса?
– Койки освободили от плановых больных, это хорошо, но защитных средств нет и, судя по всему, не будет. Самые ответственные учреждения занимаются подготовкой суррогатных средств защиты. Врачам скорой, когда они едут к подозрительным больным, выдают средства защиты, а остальным нет. А подозрительным считается только случай пневмонии и контакта с человеком, приехавшим из-за границы, но ясно, что когда внутри страны заражения идут полным ходом, этот критерий уже не работает. Это просто бюрократическая отговорка, чтобы не выдавать средства защиты. Сейчас подозрительными надо считать любые симптомы ОРВИ и пневмонии, любое ОРЗ. И откуда человек знает, что кассир в магазине не выезжала две недели назад заграницу или не контактировала с приехавшим оттуда? Да, больницы готовятся к наплыву больных, но в них до сих пор нет зонирования, это я вижу по своему госпиталю. У нас специализированный центр, в том числе по легочным патологиям, так что и пациенты с коронавирусом до нас рано или поздно доберутся. Мало подготовить койку, надо еще развести потоки пациентов, чтобы все не перезаражались. Потому что если привезут человека с обычной пневмонией, а он подхватит еще COVID-19, то это практически верная смерть.
– Что изменилось в вашей работе в условиях пандемии?
– Нам ничего толком не говорят, но все время пугают, что если обнаружится коронавирус, мы вас всех запрем, никого выпускать не будем. С больницей Святого Георгия этот фокус уже провернули, теперь угрожают нам – так что сотрудники понесли на работу носки, трусы, зубные щетки. Где спать, непонятно, как организовать работу в новых условиях – тоже непонятно, нас никто этому не обучает. Единственное, что сделал Минздрав, это на сайте Непрерывного медицинского обучения выложил курс, очень поверхностный и с ошибками. В этот сайт вбухали миллионы, но он тут же лег на пять дней – такое качество. Но нас не учат самому главному – безопасности в госпиталях. Ведь большое поступление инфекционных больных требует перестройки всего госпиталя: там выделяется зона инфицированная, полуинфицированная и относительно свободная от инфекции. В каждой зоне работает свой персонал, не пересекающийся с другими, зоны пересечения разграничиваются, чтобы не произошло, как в Италии и как сейчас происходит у нас: врачи заразились, потом заразили пациентов – и пошло-поехало. Защитных костюмов у нас нет. Нам об этом не говорят, но это понятно. И не будет. То, что в Нью-Йорке доктора ходят в пакетах для мусора, это вполне логично. Но у нас непонятно, предпринимаются ли попытки изготовить суррогаты костюмов, тем более этот вирус не настолько заразен, как чума, и противочумный костюм не нужен, нужен просто физический барьер между персоналом и пациентом. Тут у нас полная неразбериха.
...
И смотрите, как все запуганы, только в Покровской больнице осмелились сказать, что у них нет средств защиты. Но давайте скажем честно, что у нас отделения реанимации и в обычной обстановке систематически перегружены в два, три, четыре раза. А некоторые и в 10. Зайдите в любую крупную, тысячную больницу и посмотрите, сколько в реанимации пациентов и сколько персонала с ним работает, там разительное несовпадение с нормами. Люди реально работают за десятерых и получают одну зарплату. Это даже не та оптимизация, которую проводит правительство, это то, что происходит на местах: адские условия и нищета, и в течение 10 лет добились того, что доктора вынуждены так работать. Естественно, так работать невозможно. Положа руку на сердце, можно сказать, что в городских стационарах происходит принудительная эвтаназия. Уже сейчас аппаратов ИВЛ не всем хватает, уже сейчас людей принудительно отключают, то есть умерщвляют.
– А как же это оформляется?
– Это правильный вопрос. Главное орудие врача – перо. Оформляется это так, как будто пациент просто умер. Проведены все реанимационные мероприятия, они не помогли. А на самом деле его просто отключили от аппарата ИВЛ. И это постоянная практика. Я уже не говорю о том количестве ошибок, которые все время происходят: врач не может в реанимации работать за десятерых, это физически невозможно. Люди начинают спиваться, профессия деградировала. Так что страшилки про пьяных врачей и про то, что пациент проснулся во время наркоза, – это, увы, часто правда. Потому что в любой тысячной больнице, когда привозят экстренного больного, допустим, с перитонитом, анестезиолога-реаниматолога, скорее всего, рядом нет, наркоз дает медсестра. Она, конечно, опытная, но она медсестра, она не врач. А врач в это время бежит в реанимацию, потом в шоковый зал, куда ввозят маршрутку с переплетенными телами. Поэтому я стараюсь выбирать места работы, где бы я с такими ситуациями не сталкивался. И один из главных принципов – чтобы коллектив не пил. Вот в ведомственных больничках, таких как моя, или в институтах – там оазисы, там хоть что-то соблюдается, у нас, например, штат почти полностью укомплектован. Уровень врачей упал, набирают таких, чтобы платить по минимуму, и они будут сидеть тихо. А в больших больницах творится ужас безо всякой эпидемии коронавируса.
...
Медицинская сортировка применяется в условиях войны, эпидемий и других катастроф, когда медицинская система не поспевает за количеством пациентов, нуждающихся в помощи. А у нас она идет уже с 90-х годов: мы вынуждены выбирать, кого мы в эти сутки будем спасать.
– Может, поэтому мы иногда слышим о смертях молодых и крепких людей от вроде бы не смертельных заболеваний?
– Да. Мой коллега ушел работать в большую больницу: знакомый хирург открыл отделение специализированных операций и как хорошего реаниматолога позвал его с собой. Иногда, когда у него не было плановых операций, его привлекали на экстренные. И он долго смущался – вот аппарат ИВЛ, в котором мех должен ходить равномерно, вдох-выдох, а он ходит каким-то баяном. Потом стал замечать, что пациенты на этом аппарате как-то странно себя ведут – у них давление растет, сердечный ритм нарушается. Он открыл журнал экстренных операций, посмотрел – а там почему-то очень высокая смертность, неадекватная тяжести заболеваний. А все очень просто оказалось – на этом аппарате ИВЛ пациенты не дышали. И ни один врач этого не заметил. И неизвестно, сколько это продолжалось. На этот аппарат поступали больные с тем же аппендицитом. Полувдох-полувыдох – молодой еще выживет, а больной постарше и с сопутствующими заболеваниями – нет. То есть испорченный аппарат просто отправлял всех в Вальхаллу ("чертог мертвых" в германо-скандинавской мифологии. – СР). Руководство все это совершенно не интересует, пока это не станет угрозой для их дохода, их карьеры.
– А есть какой-то выход?
– Выход начала искать прокуратура. С одной стороны, охота на врачей – это безумие, ни следователи, ни прокуроры не понимают, в чем дело, я сам иногда прирабатываю экспертизой для всяких судебных дел и знаю, что даже судебные эксперты не понимают, что делается в реанимации. А там бумажки не соответствуют тому, что происходило, – от слова вообще. В российской медицине пропал контроль качества. Этим должна заниматься система ОМС, но они в медицине ничего не смыслят, они придираются к запятым в истории болезни, а выжил пациент или умер, их не волнует. Им важно к чему-то придраться и штрафануть, и, как правило, сумма штрафа заранее оговорена между руководством больницы и фондом ОМС. Они пилят деньги, пациент их не интересует – поэтому мы и не знаем, в какой страховой компании мы зарегистрированы, кто наш страховой агент. Агенты ДМС чуть больше заинтересованы в пациенте, но тоже не очень. А патологоанатомы в 90-х годах вымерли как инстанция, независимых больше нет. Все эти клинические комиссии – это суд над проституткой в советское время – вроде суд, а вроде театральное представление. Кого-то поругали – как правило, не того, никаких выводов не сделали. Недавно была в одной больничке страшная смерть 30-летней пациентки от аппендицита, там была неверная тактика, классическая ошибка клинического анестезиолога. У пациентки было ожирение, поэтому не смогли трубку в горло вставить, но ожирение – это еще не смертный приговор. И какой же был вывод? Не о том, что надо новый инструментарий осваивать и иметь на рабочем месте, а о том, что в истории болезни о нем не надо даже заикаться. Официальный вывод – хороните тихо. Никакого контроля качества нет, никакого профсоюзного движения нет – и все начинает разваливаться.
...
– Но есть же все-таки профсоюзы – "Альянс врачей", "Действие"…
– А что они изменили? Да, мой знакомый из Института экспериментальной медицины был заместителем председателя профсоюза – так его уволили через Москву с формулировкой, что он социально опасен. Он пытался привести деятельность клиники в соответствие со стандартами современной медицины. А вообще у руководителей больших стационаров огромные деньги, и они всех покупают. А в случае конфликта с сотрудником – что, у сотрудника есть деньги на адвоката? Нет. К журналистам пойти – он спрашивает: "А вам приходилось отключать пациента от аппарата ИВЛ?" – "Да, приходилось". Но это убийство – и тебя посадят за твои же слова. А что делать, когда у тебя несколько тяжелых пациентов, а аппарат один? Или лекарство заканчивается? Или когда пациент очень тяжелый, он лежит 5, 10 дней? Да, вытащить его реально – но не в условиях российской медицины, когда фонд ОМС тебе платит на его лечение 14 рублей в день. То есть фактически его лечение начинает вычитаться из твоей зарплаты. Потому что у нас есть тарифы ОМС, и каждый человек имеет свою цену, и вот она заканчивается, и доплачивать никто не будет. И чем дольше лежат такие пациенты, тем больше их лечение удорожается – надо менять антибиотики на более современные, а они очень дорогие, все может вылиться в десятки тысяч долларов. Или внутривенное питание, которое тоже стоит сумасшедших денег, и ничего этого нет. От такого пациента уже все устали, вытянуть его нереально, поэтому решают его отключить.
– А кто решает?
– Дежурный врач или заведующий. То есть его можно вытащить – но нет ни сил, ни средств.
– Но еще несколько аппаратов ИВЛ на отделение могли бы улучшить ситуацию?
– Не совсем. Аппарат – это машина. Вот сейчас богатые купили себе аппараты ИВЛ – замечательно, а врача где ты найдешь, а лабораторию? Аппарат не спасает, спасает врач, а если врач вместо шести пациентов обслуживает 26 и еще две операционные и шоковый зал, он не способен спасти всех. И происходит медицинская сортировка, выделяются пациенты, которых он может спасти, а у всех остальных пишутся истории болезни. К некоторым пациентам врач даже может не подойти – физически не успеть.
...
За десятилетия унижений было выращено рабское поколение врачей, которые спокойно переносят необходимость работать в условиях сумасшедших перегрузок. Да они еще остаются после работы и заполняют документы, и два часа сидят, и три часа, и пять. Это регулярная ситуация для городских больниц, и это время вообще никак не оплачивается. Поэтому все привыкли сидеть, молчать и бояться.
– А если возмутиться коллективно?
– Сначала пойдут на уступки, а потом все равно всех выдавят, эта практика известна. Да никогда и не выступит весь коллектив одновременно – забоятся. Я в свое время пытался создать подобие профсоюза в своей больнице, так на словах все согласны – да, как же мы плохо живем, а потом – ой, нет, могут быть неприятности.
– Вот вы говорите о таких маленьких зарплатах – а откуда же берутся отчеты о больших средних зарплатах врачей?
– За счет окладов главврача, его заместителей и бухгалтерии. Это такая иерархическая система, как во всем нашем государстве. Они воруют в сумасшедшем количестве – на смертях.
У нас самые дорогие в мире томографы и аппараты ИВЛ, они продаются у нас дороже, чем в Европе, а почему? Откаты. Все премии распределяются по решению руководства. Внутренние коллективные премиальные договоры составляются не коллективами, коллектив подписывает листочек. А что в нем написано, никто не знает, потому что большая часть денег уходит начальству. И оно за эти деньги убить готово. Но проще уволить.
– Объясните такую вещь: в Петербурге несколько больниц перепрофилировали на коронавирус, и вот, одна за другой они закрываются на карантин из-за того, что там обнаружен коронавирус, – как это может быть?
– Потому что средств защиты нет, и там, очевидно, все перезаражались, логично их закрыть, продержать 14 дней и решить, что мы сделали все что могли – прервали инфекционную цепочку, и больница снова может работать. Но если внутри больницы пошло заражение, все должны тестироваться, а этого нет. Не будем забывать и о той проблеме, что есть куча паленых тестов, их же где покупают? На государственных аукционах, а там что? Откаты. А некоторые еще и рады будут – тесты отрицательные, значит для отчета – у людей простая пневмония, а не коронавирусная. И еще потому что организаторы криворукие. Потому что руководители медицинских учреждений десятилетиями подбирались не по принципу организаторских способностей и клинического мышления, а потому что они редкие селекционированные сволочи, всех подсидели и выжили. Сейчас они просто в шоке от того, что происходит, я вижу по своему руководству, и единственная мысль – как бы не лишиться своего места.
...
– Чего боится?
– Ответственности. Чего боится Путин, когда не объявляет чрезвычайное положение? Ответственности – он скидывает ее на губернаторов, губернаторы – на комитеты по здравоохранению, комитеты – на главврачей, главврачи – на заведующих. И все боятся, что окажутся крайними, поэтому все сидят и молчат, авось пронесет. Ну, комитет, правда, каждый день закидывает нас новыми приказами, вот совместительства отменили, замечательно – а где врачей-то возьмете? Их физически нет, вы их ликвидировали.
Взято отсюда - https://www.severreal.org/a/30543094.html