Мы во всём виноваты! (это мы паразиты..)

Межсезонье. Ноябрь. Снега нет. Грязно.
Солнца не видно. Это пролог.

Щеколдин, мля, ещё тебя не хватало, чтобы все грехи на последних хороших людей (на эти крупицы) навесить..
Валерий Щеколдин: «О духовном в искусстве и не только о нём» статья от 2 декабря 2015-го года – http://www.photographer.ru/columnists/6746.htm (самое любопытное там начинается в постскриптуме, в Проклятых вопросах)

Сидит человек, никому не нужен, от нечего делать давай фуячить по своим. Мы – продажная интеллигенция! проститутка! мы все такие! По власти то что? По власти вроде как – слишком банально. (ей то что? она, известное дело и в ус не дует..) А вот своих мешать в говнище, вместе с собой – лучше не придумаешь.. Старая песня. Но если нечего сказать, а побалакать охота, – сгодится. Главное – прогиб засчитан. Нашим бандитам понравится. О том, об этом, а в итоге – ни о чём.
И вот одного я не пойму – для чего всех-то он в говно стал замешивать?
Зачем хороших-то пачкать? Ну, себя хочет обговнячить – пожалуйста, пусть говнячит. Но зачем обсирать тех же документалистов?
Щеколдин:
А братья наши, кинематографисты, чем занимаются? Тем же: фестивальное кино придумали и расчетливо спекулируют на том же, бьют по больному месту, давят на жалость, на слезу и вызывают этим не столько сочувствие, сколько брезгливое отвращение к нам. А ведь хочется им всего лишь славы, призов и грантов. А повредить отечеству они совсем не хотят, и имидж они ему не хотят портить, хочется только сермяжную правду сказать и, конечно, хочется снимать кино.

Или, мля, от зависти к их успеху удержаться не может? Критик, мля.
Как и Лапин к старости – ничего доброго, одна лишь злоба. И клетка ему наша по душе, лучше чем свобода. Видимо, стокгольмский синдром – крайняя степень ненависти к самому себе, а заодно и к человечеству. Морально сломленный. Брюзга.
Самоедство – понимаю, но зачем всех сюда приплетать? Или раз уж по себе каточком прошёлся, то и моральное право на то чтоб и других испачкать имеешь?
Если у тебя не получилось, не значит, что у других не получится. А то заныл – искусство ты где? Фотография уже не та. Люди – не те. Всё плохо. У тебя плохо, у других – по-разному.

А вот утверждение: «Есть куда хуже» это вообще заезженная тема, Щеколдин:
Государство – это человеческое изобретение для слабых, ленивых, трусливых, – его нам никто не навязывал, мы добровольно сами себя в правах ограничили, ища у него защиты и благоденствия. Бороться с ним – все равно, что разрушать стены своего зоопарка, а не стены измышленной кем-то тюрьмы. Тот, кто сидел в настоящей тюрьме, знает, чем отличается жизнь в ней от жизни в нашем, пусть и проворовавшемся, и плохо устроенном государстве.
Да уж, мы сами, родились и согласились, нас, вероятно, спросили. А мы согласились.

Эх, Щеколдин, Щеколдин. Спекулируешь ты на теме высокого, божественного. Мол, куда уж нам, до настоящего искусства, мы (все) только и можем, что чернуху в угоду Западу ляпать. А ты понимаешь, ага, разбираешься.

Щеколдин:
Почему фотографы, художники, ученые и продвинутые проститутки с последней надеждою смотрят на Запад
Ну да, почему?
Тьфу на тебя.

Гаспаров

Читаю. Из высказываний М.Л. Гаспарова:

– Если бы вы пришли преподавать в школу – допустим, вести какой-нибудь факультатив, – чему бы вы стали учить детей? Ваш первый урок?
– Умению думать. Думать логически, последовательно, не бояться выводов, очень чётко отличать интеллектуальную сторону обсуждаемых вопросов от эмоциональной. Заранее привыкнуть к тому, что в эмоциональной области все люди разные, а в области интеллектуальной все люди едины; дважды два для всех четыре, а кто лучше, Мандельштам или Сурков, – никто не знает, каждому своё. (c.40)
...
Человек одинок. Личность от личности отгорожена стенами взаимонепонимания такой толщины (или провалами такой глубины), что любые национальные или классовые барьеры по сравнению с этим – пустяк, мелочь. (с.62)
...
что такое интеллигенция? (И считаю ли я себя интеллигентом?) По общеевропейскому пониманию, это слой общества, воспитанный для того, чтобы руководить обществом, но не нашедший для этого вакансий и предлагающий обществу свою критику или свои предложения со стороны. (с.70)
...
Во-вторых, я не вижу преклонения творцов культуры перед народом. Ломоносов, Пушкин, Гоголь преклонялись перед народом? Щедрин, Лесков, Горький говорили народу: ты нищ и невежествен, поэтому ты лучше нас? (с.73)
...
Если художественное произведение говорит "наша жизнь нехороша" (а это говорит каждое честное художественное произведение), то у многих слушателей, естественно, встанет вопрос: а как её исправить? – и ответы могут быть самые неожиданные. В писании нет призывов к революции, но от Дольчино до Кромвеля все революционные движения начинались с Библией в руках. (с.74)
Из книги "Филология как нравственность. Статьи, интервью, заметки"

Гаспаров – умничка (прекрасно формулирует)

М.Л. Гаспаров:
когда европейское les intellectuels вошло недавно в русский язык как интеллектуалы, то слово это сразу приобрело отчётливо отрицательный оттенок: «рафинированный интеллектуал», «высоколобые интеллектуалы». Почему? Потому что в этом значении есть только ум и нет совести, западный интеллектуал – это специалист умственного труда, и только, а русский интеллигент традиционного образца притязает на нечто большее.
Было два определения интеллигенции: европейское intelligentsia – «слой общества, воспитанный в расчёте на участие в управлении обществом, но за отсутствием вакансий оставшийся со своим образованием не у дел», и советское – «прослойка общества, обслуживающая господствующий класс». Первое, западное, перекликается как раз с русским ощущением, что интеллигенция прежде всего оппозиционна: когда тебе не дают места, на которое ты рассчитывал, ты, естественно, начинаешь дуться. Второе, наоборот, перекликается с европейским ощущением, что интеллигенция (интеллектуалы) – это прежде всего носительница духовных ценностей: так как власть для управления нуждается не только в полицейском, но и в духовном насилии над массами (проповедь, школа, печать), то она с готовностью пользуется пригодными для этого духовными ценностями из арсенала интеллигенции. (с.90)
…
В России передача заёмной культуры от верхов к низам в средние века осуществлялась духовным сословием, в XVIII веке дворянским сословием, но мы не называем интеллигенцией ни духовенство, ни дворянство, потому что оба сословия занимались этим неизбежным просветительством лишь между делом, между службой Богу или государю. Понятие интеллигенции появляется с буржуазной эпохой – с приходом в культуру разночинцев (не обязательно поповичей), т.е. выходцев из тех сословий, которые им самим и предстоит просвещать. Психологически корни «долга интеллигенции перед народом» именно здесь: если Чехов, сын таганрогского лавочника, смог кончить гимназию и университет, он чувствует себя обязанным постараться, чтобы следующее поколение сыновей лавочников могло быстрее и легче почувствовать себя полноценными людьми, нежели он. Если и они будут вести себя, как он, то постепенно просвещение и чувство человеческого достоинства распространится на весь народ – по трезвой чеховской прикидке, лет через двести. (с.92-93)
…
Говоря по-современному, цель жизни и цель всякой морали в том, чтобы каждый человек выжил как существо и всё человечество выжило как вид. Интеллигенция ощущает себя теми, кто профессионально заботится, чтобы человечество выжило как вид. Противопоставляет она себя всем остальным людям – тем, кто заботится о том, чтобы выжить самому. Этих последних в XIX веке обычно называли «мещане» и относились к ним с высочайшим презрением, особенно поэты. Это была часть того самоумиления, которому интеллигенция была подвержена с самого начала. Такое отношение несправедливо: собственно, именно эти мещане являются теми людьми, заботу о благе которых берёт на себя интеллигенция. (с.96)