![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
svnthroninНадежда Мандельштам:
Сейчас может показаться странным, что два больших поэта нуждались в поддержке женщины, которую они сами научили с голоса воспринимать стихи. Оказывается, жизнь устроена так, что без этого обойтись нельзя. И не похвалы ведь они от меня ждали, а только кивка – да-да – или чтобы я замотала головой и сказала: «Кажется, нет…» В извечном и страшном человеческом одиночестве, которое для поэта увеличивается в тысячи раз, даже если он окружен людьми, необходим хоть один слушатель, чей внутренний слух настроен на постижение его мысли и слова. (с. 689)
Анна Андреевна с горечью следила за тем, что писали о ней и об О.М. по ту сторону барьера – все эти новости: «бросили поэзию», сошли с ума, перешли на переводы, всем надоели, опустились, поэты десятых годов, потерявшие теперь значение, и всё прочее, что подхватывали за границей из нашей печати и от услужливых «осведомлённых» лиц, охотно снабжавших подобной информацией всех любопытствующих иностранцев. Доверчивость иностранных гостей, всерьёз принимавших эту «информацию», приводила её в ярость. Составители иностранных литературных справочников потрясающе ничего не понимали в нашей жизни, они даже не подозревали, что непечатанье стихов отнюдь не означало прекращения поэтической работы. О запретах они слыхом не слыхали. Мёртвых считали живыми, а живых мёртвыми. И всегда в этих сообщениях звучала злорадная нотка – дополнительный подарочек от первоначального информатора: вот они куда годятся, ваши поэты! (с. 692)
В молодости ничего не понимают в людях и сходятся с кем попало, и потому Гумилёва нельзя слишком обвинять за союз с Городецким, но как могли символисты, люди уже зрелые, приходить в восторг и умиление по поводу юного поэта Городецкого? Ведь они попались все, включая Блока… (с. 710)
Его просто развлекала коммерческая и политическая игра и странная власть над аппаратом Зифа, где он удивительно подобрал целую кунсткамеру служащих, почтительных, раболепных, рыжих, коротконогих, смирных, наглых, но всегда почтительно выполнявших его волю и взбунтовавшихся против него только после его падения. (с. 711)
Анна Андреевна рассказывала, как Гумилёв покорно и даже восторженно слушал поучения В. Иванова, изучал его статьи, обдумывал их и вдруг заявил, что за их велеречием ничего не кроится. Когда он прозрел, сила отталкивания оказалась прямо пропорциональной его прошлому притяжению, то есть очень сильной. Ему стало обидно, что он так долго рылся в каждом высказывании мэтра, обвиняя себя в тупости, потому что не находил в них того эзотерического смысла, который ему посулили, а потом вдруг обнаружил, что никакого смысла это учение вообще не несёт. (с. 712)
Сейчас может показаться странным, что два больших поэта нуждались в поддержке женщины, которую они сами научили с голоса воспринимать стихи. Оказывается, жизнь устроена так, что без этого обойтись нельзя. И не похвалы ведь они от меня ждали, а только кивка – да-да – или чтобы я замотала головой и сказала: «Кажется, нет…» В извечном и страшном человеческом одиночестве, которое для поэта увеличивается в тысячи раз, даже если он окружен людьми, необходим хоть один слушатель, чей внутренний слух настроен на постижение его мысли и слова. (с. 689)
Анна Андреевна с горечью следила за тем, что писали о ней и об О.М. по ту сторону барьера – все эти новости: «бросили поэзию», сошли с ума, перешли на переводы, всем надоели, опустились, поэты десятых годов, потерявшие теперь значение, и всё прочее, что подхватывали за границей из нашей печати и от услужливых «осведомлённых» лиц, охотно снабжавших подобной информацией всех любопытствующих иностранцев. Доверчивость иностранных гостей, всерьёз принимавших эту «информацию», приводила её в ярость. Составители иностранных литературных справочников потрясающе ничего не понимали в нашей жизни, они даже не подозревали, что непечатанье стихов отнюдь не означало прекращения поэтической работы. О запретах они слыхом не слыхали. Мёртвых считали живыми, а живых мёртвыми. И всегда в этих сообщениях звучала злорадная нотка – дополнительный подарочек от первоначального информатора: вот они куда годятся, ваши поэты! (с. 692)
В молодости ничего не понимают в людях и сходятся с кем попало, и потому Гумилёва нельзя слишком обвинять за союз с Городецким, но как могли символисты, люди уже зрелые, приходить в восторг и умиление по поводу юного поэта Городецкого? Ведь они попались все, включая Блока… (с. 710)
Его просто развлекала коммерческая и политическая игра и странная власть над аппаратом Зифа, где он удивительно подобрал целую кунсткамеру служащих, почтительных, раболепных, рыжих, коротконогих, смирных, наглых, но всегда почтительно выполнявших его волю и взбунтовавшихся против него только после его падения. (с. 711)
Анна Андреевна рассказывала, как Гумилёв покорно и даже восторженно слушал поучения В. Иванова, изучал его статьи, обдумывал их и вдруг заявил, что за их велеречием ничего не кроится. Когда он прозрел, сила отталкивания оказалась прямо пропорциональной его прошлому притяжению, то есть очень сильной. Ему стало обидно, что он так долго рылся в каждом высказывании мэтра, обвиняя себя в тупости, потому что не находил в них того эзотерического смысла, который ему посулили, а потом вдруг обнаружил, что никакого смысла это учение вообще не несёт. (с. 712)
